"Свинцом и сталью подтвержден, закон Сибири скор:
Не смейте котиков стрелять у русских Командор!"
под катом - полный текст)
СТИХ О ТРЕХ КОТИКОЛОВАХ
В японских землях, где горят
бумажные фонари,
У Бладстрит Джо на всех языках
болтают и пьют до зари.
Над городом веет портовый шум,
и не скажешь бризу: не дуй!
От Иокогамы уходит отлив,
на буй бросая буй.
А в харчевне Циско вновь и вновь
говорят сквозь водочный дух
Про скрытый бой у скрытых скал,
Где шел “Сполох” и “Балтику” гнал,
а “Штральзунд” стоял против двух.
Свинцом и сталью подтвержден, закон Сибири скор:
Не смейте котиков стрелять у русских Командор!
Где хмурое море ползет в залив меж береговых кряжей,
Где бродит голубой песец, там матки ведут голышей.
Ярясь от похоти, секачи ревут до сентября,
А после неведомой тропой уходят опять в моря.
Скалы голы, звери черны, льдом покрылась мель,
И пазори играют в ночи, пока шумит метель.
Ломая айсберги, лед круша, слышит угрюмый Бог,
Как плачет лис и северный вихрь трубит в свой снежный рог.
Но бабы любят щеголять и платят без помех,
И вот браконьеры из года в год идут по запретный мех.
Японец медведя русского рвет, и британец не хуже рвет,
Но даст американец-вор им сто очков вперед.
Под русским флагом шел “Сполох”, а звездный лежал в запас,
И вместо пушки труба через борт – пугнуть врага в добрый час.
(Они давно известны всем – “Балтика”, “Штральзунд”, “Сполох”,
Они триедины, как сам Господь, и надо петь о всех трех.)
Сегодня “Балтика” впереди – команда котиков бьет,
И котик, чуя смертный час, в отчаянье ревет.
Пятнадцать тысяч отменных шкур – ей-Богу, куш не плох,
Но, выставив пушкой трубу через борт, из тумана вышел “Сполох”.
Горько бросить корабль и груз – пусть забирает черт! –
Но горше плестись на верную смерть во Владивостокский порт.
Забывши стыд, как кролик в кусты, “Балтика” скрыла снасть,
И со “Сполоха” лодки идут, чтоб краденое красть.
Но не успели они забрать и часть добычи с земли,
Как крейсер, бел, как будто мел, увидели вдали:
На фоке плещет трехцветный флаг, нацелен пушечный ствол,
От соли была труба бела, но дым из нее не шел.
Некогда было травить якоря – да и канат-то плох,
И, канат обрубив, прямо в отлив гусем летит “Сполох”.
(Ибо русский закон суров – лучше пуле подставить грудь,
Чем заживо кости сгноить в рудниках, где роют свинец и ртуть.)
–“Сполох” не проплыл и полных двух миль, и не было залпа вслед;
Вдруг шкипер хлопнул себя по бедру и рявкнул в белый свет:
“Нас взяли на пушку, поймали на блеф, – или я не Том Холл!
Здесь вор у вора дубинку украл и вора вор провел!
Нам платит деньги Орегон, а мачты ставит Мэн,
Но нынче нас прибрал к рукам собака Рубен Пэн!
Он шхуну смолил, он шхуну белил, за пушки сошли два бревна,
Но знаю я “Штральзунд” его наизусть – по обводам это она!
Встречались раз в Балтиморе мы, нас с ним дважды видал Бостон,
Но на Командоры в свой худший день явился сегодня он –
В тот день, когда решился он отсюда нам дать отбой, –
С липовыми пушками, с брезентовою трубой!
Летим же скорей за “Балтикой”, спешим назад во весь дух,
И пусть сыграет Рубен Пен – в одиночку против двух!”
И загудел морской сигнал, завыл браконьерский рог,
И мрачную “Балтику” воротил, что в тумане шла на восток.
Вслепую ползли обратно в залив меж водоворотов и скал,
И вот услыхали: скрежещет цепь – “Штральзунд” якорь свой выбирал.
И бросили зов, ничком у бортов, с ружьями на прицел:
“Будешь сражаться, Рубен Пэн, или начнем раздел?”
Осклабился в смехе Рубен Пэн, достав свежевальный нож:
“Да, шкуру отдам и шкуру сдеру – вот вам мой дележ!
Шесть тысяч в Иеддо я везу товаров меховых,
А Божий закон и людской закон – не северней сороковых!
Ступайте с миром в пустые моря – нечего было лезть!
За вас, так и быть, буду котиков брать, сколько их ни на есть”.
Затворы щелкнули в ответ, пальцы легли на курки –
Но складками добрый пополз туман на безжалостные зрачки.
По невидимой цели гремел огонь, схватка была слепа;
Не птичьей дробью котиков бьют – от бортов летела щепа.
Свинцовый туман нависал пластом, тяжелела его синева –
Но на “Балтике” было убито три и на “Штральзунде” два.
Увидишь, как, где скрывался враг, коль не видно собственных рук?
Но, услышав стон, угадав, где он, били они на звук.
Кто Господа звал, кто Господа клял, кто Деву, кто черта молил –
Но из тумана удар наугад обоих навек мирил.
На взводе ухо, на взводе глаз, рот скважиной на лице,
Дуло на борт, ноги в упор, чтобы не сбить прицел.
А когда затихала пальба на миг – руль скрипел в тишине,
И каждый думал: “Если вздохну – первая пуля мне”.
И вот они услыхали хрип – он шел, туман скребя, –
То насмерть раненный Рубен Пэн оплакивал себя:
